— Видали, ребята, хорош гусь, — кивнул Денежкин вслед московскому приказчику. — У нас таких дел промежду себя не бывало, чтоб друг за дружкой подглядывать да подслушивать. Видать, и правда темные люди хозяева наши. Будем уши востро держать. А теперь спать.

И мореходы потянулись к кочам.

Ветер нагнал с запада тучи. Солнце едва просвечивало и казалось бледным мохнатым шаром. Тучи всё сгущались и совсем закрыли солнце. Сразу потемнело. Не успели холмогорцы заползти в каморы, как пошел дождь, мелкий, нудный.

Прошло еще немного времени. Дождь перестал накрапывать, ветер разнес тучи, и низкое полуночное солнце окрасило сказочными красками дом на берегу, корабли и низкий берег, уходящий далеко на восток.

По западинкам и небольшим лужайкам вновь запестрели яркие крупные цветы, свернувшие во время дождя свои венчики. И трава стала ярче и зеленее.

Начиналось утро. К речке подошли олени и стали пить воду. Мягко взмахивая крыльями, к озеру пролетела белая сова. В глубине острова раздался тоскливый волчий вой.

На берегу появились новые люди. Они пришли с юга в тот ранний утренний час, когда сон самый крепкий.

Митрий Зюзя и Сувор Левонтьев оказались в лагере английских купцов по приказу Степана Гурьева. Не выказывая себя, они должны все разведать и донести кормщику.

Тихо переступая ногами, обутыми в мягкие бахилы, они обошли со всех сторон бревенчатый дом, заглянули внутрь через оконце. На широких половицах виднелись желтые, свежие стружки и мелкая щепа. Митрий Зюзя сосчитал венцы, смерил шагами стены. Дом был добротный и совсем не похожий на низенькие избушки из плавника, в которых жили русские мореходы, когда случалось зимовать на берегах Студеного моря.

— Смотри-ка, петли железные на двери поставлены, — удивился Сувор Левонтьев. — Денег, видать, у купцов много.

— Две горницы и подпол сделаны. А вот здесь печь будут ставить.

Мореходы с любопытством осмотрели избу и тихонько вышли наружу, притворив за собой дверь.

Митрий Зюзя то и дело нагибался и рассматривал яркий ковер под ногами. Его радовала каждая травинка, каждый цветок.

— Цветочки-то, цветочки! Топтать жалко! — приговаривал он, поднимая заскорузлыми пальцами примятые цветы.

Взглянув на море, поморы обомлели. Волшебное полуночное солнце залило кровью белоснежные льдины и сделало море темно-зеленым. Подгоняемые ветром, кровавые льдины медленно проплывали мимо острова на восток. Пройдя невидимую границу, они смывали полуночный багрянец и снова делались белыми, как лебеди.

Большие, морского хода кочи, стоявшие на берегу за линией прилива, поморам понравились. Корабли стояли на катках и в любую минуту могли быть спущены в море. Корму подпирал деревянный брус толщиной в четверть.

На кочах по три мачты, доски хорошо обструганы и залиты в пазах варом. Паруса убраны и спрятаны. Митрий Зюзя заметил на бортах много царапин, полученных во льдах. А в некоторых местах черная осмолка была вовсе содрана.

«Были во льдах, — отметил про себя Зюзя, — однако не в столь тяжелых, как мы».

Вблизи кораблей на песке лежали выгруженные товары в ящиках и мешках, покрытые от дождя смоленой парусиной.

Мореходы обошли корабли два раза и разглядели все самым лучшим образом.

Сувор Левонтьев толкнул в бок Зюзю и показал на дым, потянувшийся из трубы на корме ближнего коча.

— Охолодали поморяне, печь топят, — сказал он. — Нам уходить надо, пока спят.

Митрий Зюзя не успел ответить.

Наверху хлопнула крышка люка. Мореходы прижались к кузову.

— Рано еще, — сказал кто-то хриплым со сна голосом.

— Пойдем досыпать… А что тебе сказал — помни: следить в оба глаза. Ежели что, жалеть нечего, скажем — ошкуй либо волки задрали.

— Ладно, Богдан Лучков, это мы могим… Смотри, прибылая вода пошла.

— Ну-к что ж, спать так спать.

Крышка люка снова хлопнула. И опять все стало тихо. Зашелестела, зажурчала приливная вода, и незаметно подкралось море, затопило отлогий берег.

На реке гулко всплеснулась большая рыба. Мореходы вздрогнули и схватились за ножи.

— Рыба плещется, — опомнился Митрий.

Оба облегченно вздохнули.

— Ты понял, о чем речь? — прошептал Сувор Левонтьев.

— Нет, — отозвался Зюзя. — Однако думаю, тот Богдан Лучков плохой человек. Не иначе, убивство замышляет… На большом озере опять гуся зажарим. — Он причмокнул губами. — Сколь их там облиняло, не сочтешь! И озеро и берега — всё пухом и перьями усыпано. Там и отдохнем.

— Пошли.

— Пошли.

Мореходы, оглядываясь по сторонам, выбрались из-за борта и, стараясь не шуметь, тронулись в путь.

Глава девятнадцатая

ГРЕХ ДА БЕДА НА КОГО НЕ ЖИВУТ

Двое суток прошло с тех пор, как кочи Степана Гурьева положили якоря в небольшом закрытом становище на южном берегу у входа в широкий пролив.

Митрий Зюзя и Сувор Левонтьев все еще не возвращались. Степан Гурьев был поглощен мыслями о предстоящем нападении на английские кочи. Он не сомневался, что английские купцы решили захватить один из островов близ Обского устья. Однако ветер был тот же, шелоник упорно держался на просторах Ледовитого моря. С таким ветром плыть на юг кормщики вряд ли согласятся.

Мореходы отдохнули, отоспались в спокойном становище, напились сладкой свежей воды, наловили рыбы в синем прозрачном озере. На удобном месте сложили печку из дикого камня для варки пищи, и Анфиса готовила еду на чистом воздухе.

После высадки на остров Анфису охватила тоска. Она плакала по ночам, видела страшные сны. Работу выполняла бездумно, одними руками. От мужа скрывала свои чувства, видя, что он увлечен предстоящим делом. Однако на этот раз Анфиса его не одобряла.

И Василий Чуга ходил мрачный, не разговаривал с товарищами и думал про свое. Он знал, что недолго ему осталось смотреть на ясное солнышко, слышать людской говор… Приказные в Сольвычегодске рано или поздно вызнают, кто убил купца Семена Строганова. Василий был молод и хотел жить. И еще мучила совесть: ведь он воспользовался доверчивостью Степана Гурьева и ничего не сказал ему о своих делах. Он утешался мыслью о предстоящем нападении на английские кочи. Уж здесь он покажет свою удаль и храбрость… Пусть в бою прольется его кровь, пусть убьют, так будет даже лучше. Он решил просить Степана Гурьева назначить его на самое опасное дело.

В первый же вечер, бродя в задумчивости по берегу, Василий Чуга неожиданно встретился с ошкуем. И он решил испытать судьбу. «Пойду на медведя, — сказал он себе. — Если задерет, значит, так на роду написано. Не тронет медведь, останусь жить — будет легче». Нож, висевший у пояса, он решил в дело не пускать. И Василий Чуга, сжав кулаки и твердо ступая по земле, шел на медведя. Когда до зверя оставалось три шага, ошкуй не выдержал, повернулся и побежал прочь.

После встречи с медведем в нем пробудилась надежда. Васька стал слышать вскрикивания чаек и голоса товарищей. Мир будто ожил, пробудился от спячки, стал ощутимым и снова желанным.

На третий день мореходы проснулись рано, вышли на берег, всех волновала судьба разведчиков.

Василий Чуга первый увидел Митрия Зюзю и Сувора Левонтьева. Они были еще далеко, на соседнем холме. Утреннее солнце осветило их едва видимые темные фигурки.

— Аглицкие кочи на берегу, — выпалил запыхавшийся Митрий Зюзя: увидев собравшихся мореходов, он последние полверсты бежал. — Избу строят, бревна с собой привезли. Мореходов много…

— Вот тебе раз! — Степан Гурьев не знал, что и думать.

На острове Надежды избу англичане строят, да еще на северной стороне. В его голове подобное не укладывалось. Наконец он понял: англичане хотят захватить остров Надежды потому, что он ближе от Лондона, чем река Обь. А в северную гавань могут заходить английские корабли… Опять-таки, рассуждал Степан, летом на острове собираются самоеды, и англичане могут выменивать у них меховой товар. На этом острове удобнее в случае опасности обороняться.

— Ну, ребяты, — сказал Степан, — послушаем, что еще Митрий Зюзя скажет.